File:Drevnosti RG v4 ill004.jpg

Русский: Древности Российского государства (Antiquities of Russian country), 1846—1853. Том 4. Иллюстратор — ru:Солнцев, Фёдор Григорьевич.

Изображения. А — царя Федора Иоанновича. Б — князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского

Изображения кроткого сына Иоанна Грозного и знаменитого героя, прозванного еще при жизни его отцом Отечества, представляют нам опыты портретной живописи в конце XVI и начале XVII века. П.И. Кеппен почитает портрет Федора «древнейшим из дошедших до нас изображений, писанных с натуры»1. Оный хранится в южном предалтарии московского Архангельского собора. Портрет же князя Михаила Скопина стоит над гробницей его в приделе сего же собора, в честь Зачатия Св. Иоанна Предтечи.

Представляя замечательный переход от типической иконописи к портретной живописи, сии древние произведения кисти неизвестных нам, но, по всему вероятию, отечественных зографов, современных самим лицам, достопамятны своим предметом, драгоценны по отношению к времени и месту, к самому художеству и художникам.

Портрет царя Федора писан красками на яичном желтке, по левкасу, на липовой доске, подбитой снизу алым бархатом, длиной 9 1/2, а шириной 7 1/2 вершков. Поля и светы прежде покрыты были темно-желтоватой охрой, а теперь празеленью. В средине доски выемка для грудного изображения.

Лицо у царя, еще средовечного, продолговатое, худощавое, изжелта-смуглое; нос довольно длинный, горбоватый, по свидетельству Д. Флетчера, ястребиный (hawke nosed); чело высокое с морщинами и взлызинами; брови тонкие дугой, на голове волосы темно-русые, короткие, курчеватые, глаза большие, навыкате, челночками, без слезников, или лузгов; ухо в сравнении с головой малое; усы и борода небольшие. Лицо и волосы головные очерчены описью (овалом), какую обыкновенно делали зографы иглою или графьею. Лицо вообще, особливо нижняя его часть, значительно выдались вперед. Вокруг головы отвод, т.е. круговая черта, из санкира, служит венцом, в каких пишутся святые; теперь он закрыт краской. До 1812 г. на этом отводе наложен был серебряный с позолотой венец. Наряд царя состоит из станового кафтана, украшенного драгоценными камнями, со стоячим пристяжным ожерельем. Сверх кафтана надета враспах шуба с аксамитной приволокой и горностаевым ожерельем, или воротником. Вверху на полях доски написано узловатой вязью:

Благовtрный Госuдарь Царь иb Великїй Кнmзь Fеодоръ IBоанновичь всеm Рuси. Пошиб сего портрета составляет нечто среднее между иконописью и живописью; с одной он сближается по своему типу, описи и плавке, с другой — по локальным тонам и планам лица, даже по выражению характера: спокойствие и святолепное смирение, растворенное умильностью не земного жителя, но горнего во славе — вот, по нашему наблюдению, отличительные черты этого лица. Если бы не было современных Федору портретов его и писателей, сохранивших нам приметы его, то можно бы почесть описываемое здесь изображение не портретом, но иконой, какими представляются типические лица, нередко одни на другие похожие.

Не касаясь изображения царя Федора I на пушке-дробовике, укажем на один из современных ему портретов, гравированный иностранным художником М.С. в 12-ю долю листа; он хранится в собрании отечественных древностей у князя М.А. Оболенского. Окладом и локальными тонами лица он несколько сходен с нашим иконным портретом, только художник придал ему свое национальное выражение; вокруг лица начертал следующие слова: Theodorus Iohannis Basilidis filius, Moscoviae Magnus dux, а внизу стихи:

Minor hic rexit truce Moschoviaca rura parente, Disponente sua, fato, de stirpe supremus.

Флетчер, видавший Федора, замечает, что сей государь «был роста малого, несколько короток и толст; лицом желтоват и склонен к водяной болезни; нос у него ястребиный; походка нетвердая по причине слабости в его членах, тяжел и недеятелен, но обыкновенно улыбается». Сии приметы дополняются свидетельством Кубасова (Хворостинина?): «Федор возрастом мал, образ постничества нося, смирением обложен», и сказанием «Подлинника» XVII века, что сей благоверный государь «подобием рус, брада не велика, аки Козмина, в Царской багрянице и шапке». Сличая такие черты с портретом Федора, не можем не видеть между ними сходства. В них чужестранец протестант заметил одну желтизну и улыбку, а русский православный — постничество и смирение, каким обложено было лицо благочестивого венценосца.

Нам доподлинно неизвестно, на каком году жизни писан портрет сего государя, царствовавшего 14 лет и скончавшегося на 41-м году от рождения, но, вероятно, снят незадолго пред его кончиной, а может быть, и с усопшего, по воле преемника его Бориса Годунова, чему увидим примеры далее.

Еще достойно замечания, что Федор изображен без царского венца, но в венце святых, между тем как он не причислен к лику святых и его имени не находится в принятом нашей православной церковью месяцеслове. Но, вероятно, вскоре по кончине своей Федор, учредивший в Москве патриаршество, признан за святого первым патриархом Иовом, который описал нам его благочестивое житие и блаженную кончину.

Современники Федора могли почитать и изображать его святым за благочестивую жизнь и достойную такой жизни кончину, потому что он, по сказанию Кубасова, «о душевней вещи попечение имея, на молитве всегда предстоя и нищим требуемая подавая, о мирских же ни о чем попечение имея, токмо о душевном спасении, от младенчества даже и до конца своего тако пребысть. За сие же спасенное дело Бог Царство его огради миром и враги умири и время благотишно подаде. Таков бысть Царь Федор!». В рукописном собрании XVII века российских святых чудотворцев мы встречаем Святаго благовернаго Царя и Великаго Князя Федора Иоанновича; в рукописных подлинниках он именуется новым всея России Чудотворцем.

Сверх того, предки наши находили в обычаях и преданиях Византийской православной церкви побуждение украшать знамением святости лики своих государей после их кончины. Греко-римляне величали своего императора, по освящению его миропомазанием, святым; в законах их особа его именовалась sacro-sancta. При короновании его патриарх, крестообразно помазывая его голову св. миром, возглашал троекратно свят. Слово сие троекратно повторял клир и народ. Что это название относилось к государю, можно заключить из слов Симеона Фессалон.: ф Bпн вбуйлЭб чсЯщн ї Pсчйесе˜т Tгйпн Pнбкзсэффей, т.е., помазывая царя, архиерей провозглашает его святым3. Греческого императора величает святым Всероссийский митрополит Киприан в заемной кабале4. Таким образом, с введением св. миропомазания царей русских могло войти в обыкновение называть их святыми. Посему в русских, равно как и в сербских и болгарских древних грамотах иногда царям придается титло святого; в предисловии к рукописным минеям 7108 г. царь Борис Федорович назван даже святейшим. Что же касается знамений святости, то благоверные князья и цари, как орудия и слуги Божии, блюстители православной веры и защитники церкви, по примеру греко-римских и франкских государей6, после кончины своей изображались в венцах святых. Так, в соборной церкви Новоспасского монастыря цари Михаил и Алексей, написанные по смерти их, украшены такими венцами, а в Архангельском соборе, писанные после смерти царя Алексея Михайловича, — без венцов.

На таком основании в царской усыпальнице московского Архангельского собора над гробницами изображены великие и удельные князья, цари Федор II и Федор III, а на стенах паперти Благовещенского собора — великий князь Иоанн Калита, Дмитрий Донской и Василий Иоаннович в венцах святых, хотя они еще не причислены церковью к лику святых. Сам Федор в Золотой палате некогда написан был сидящим на троне в царском венце, в порфире с воротником, в жемчужном ожерелье, с златою цепью на груди, со скипетром и державою в руках; в Архангельском же соборе он изображен без царского венца, но с венцом святых, который предпочитал первому; ибо, по словам Кубасова, «о мирских же ни о чем попечение имея, токмо о душевном спасении».

Но таким венцом не украшен образ князя Михаила Скопина-Шуйского, осененный ликом Спасителя на убрусе. Он написан также по левкасу на липовой доске длиной 2 четверти 1 вершок и шириной 2 четверти. Над ликом его начертано вязью: Благовtрный Кнmзь Михаилъ Васильевичь Скопинъ. На гравированных снимках у В.Н. Берха в царствование Михаила Федоровича и в «Трудах Общества истории и древностей российских» (V, кн. 1), вместо Благовернаго, Скопин ошибочно назван Великим Князем. По своему пошибу, образ его ближе к портрету, чем к иконе. Черты лица довольно правильны и соразмерны.

Лицо у князя Скопина, как и у царя Федора, в 3/4, круглое, несколько одутловатое. Он еще без усов и бороды, ибо кончил славную жизнь свою на 24-м году от рождения. Шею его охватывает пристяжное ожерелье, соединенное с кафтаном, сверх коего надета шуба враспах с горностаевым воротником. По свидетельству современного Скопину шведского историка Видекинда, он «имел прекрасную душу, ум не по летам зрелый, наружность и осанку приятную» (staturae formaeque elegantis). Это отчасти выражается в чертах лица его на портрете, который должен быть ему современным, и, как можно полагать, поставлен на память благодарными Скопину соотчичами над гробницей сего доблестного воеводы, победителя шведов и поляков. В памятной книжице Архангельского собора вписано следующее: «В приделе Иоанна Предтечи опочивает Царя и Великаго Князя Василья Ивановича всея Русии племянник, Князь Михайла Шуйский-Скопин, по указу Государеву, а по своему храброму разуму, Божиею помощию над враги Польскими и Литовскими людьми и Русскими изменниками, которые хотели разорить Государство Московское и веру Христианскую попрать, явно показав преславную победу, прииде к Москве, судом Божиим преставися в лето 7118 (1610), апреля в 23-й день, на память Великомученика Георгия, в последний час ночи».

Хотя П.И. Кеппен и почитает портрет царя Федора «древнейшим из дошедших до нас изображений, написанных с натуры», но из свидетельства летописей, житейников и «Подлинников», наконец, из древних памятников живописного художества в России, еще не приведенных во всеобщую известность, открываются нам следы портретной живописи, существовавшей задолго до XVI века. Такие опыты в России производились: 1) иконописью на досках и холсте; 2) миниатюрной живописью на пергаменте и бумаге; 3) альфреско и альсекко на стенах; 4) швейным искусством на пеленах и покровах.

1. Почти с самого введения греческой иконописи в Южной России появляются опыты портретной живописи. Пример тому видели в изображении преподобного Антония и Феодосия Печерских, показанном в Печерском монастыре греческим художникам в XI веке. По свидетельству Патерика Печерского в похвале св. Антонию, «в мире были украшавшие домы свои различными подобиями и зраками прадедов, дедов и родителей своих». Этими словами, по-видимому, доказывается ста-родавний, сходный с римским (jus imaginum) обычай выставлять в домах портреты предков своих и потребность в живописи для сохранения их памяти. Но поскольку похвалы св. Антонию не находится в древнейших списках Патерика, а включена она в издания его XVII века, то обычай этот, по новости самой мысли, следует относить к XVII столетию, когда в Киеве водворились польские обычаи. До того времени кисть изографа посвящаема была на олицетворение только прославившихся святостью жизни и подвигами веры и благочестия, как можно судить из дошедших до нас из древности опытов портретного искусства. Свидетельство тому и примеры найдем в житейниках и в самых памятниках иконописи. Так, в новгородском Хутынском монастыре находится древний портрет св. игумена Варлаама, преставившегося в 1243 г. Из жития св. Пахомия Нерехотского, скончавшегося 1384 г., видим, что он на другой год после блаженной кончины своей, явившись во сне Иринарху, сказал: «Напиши образ подобия моего». И чернец, живший с ним долгое время, исполнил его волю. По сказанию «Подлинника», Симоновский архимандрит св. Федор написал образ дяди своего, преподобного Сергия1. Преподобный Дионисий Глушицкий, славившийся в XV веке своим искусством живописания, изобразил подобия преподобного Кирилла Белозерского и св. Дмитрия Прилуцкого, доныне сохранившиеся в Белозерском и Прилуцком монастырях. Друг св. Савватия Соловецкого, купец Иван, бывший при его погребении, снял с усопшего иконное подобие лица и прислал его к св. Зосиме, который смотрел на него, как на живого.

Во владимирском Успенском соборе над гробницей великого князя Андрея Боголюбского лежала доска с его образом, написанным во весь его рост, в древней княжеской одежде, совершенно отличной от одежды великих князей и царей Московских. Полагать надобно, что доска снята с гроба его, когда св. мощи его были обретены. Теперь она помещена в иконостасе, украшенная серебряным венцом и окладом старинной работы. Мы еще укажем на образ преподобного Филиппа в Красноборской Филиппоиранской пустыне, написанный по явлению во сне преподобного и по его повелению старцу Феодосию, также на две древние иконы преподобного Дмитрия, основателя Цилибинской Архангельской пустыни, и т.д.

Все сии примеры показывают употребление в древности на Руси портретной живописи и обычай, освященный давностью, сохранять черты святых мужей на память потомству.

В эпоху освобождения России от ярма монгольского, когда московские державцы вошли в сношение с Западной Европой, тогда, кроме изображения святых, появились портреты государей, святителей и даже усердных храмоздателей, под названием парсун, от лат. persona.

Хотя русские, как мы заметили, еще ранее узнали портретную живопись от византийцев и болгар, но в московский мир она перенесена западными художниками с тем характером, какой дан ей в Европе, где уже было столько школ живописи и где, как известно, она доведена итальянскими художниками до классического совершенства. История представит нам примеры. Римский Папа Павел II для удостоверения великого князя Иоанна Васильевича в наружных достоинствах невесты его, Царьградской царевны Софии, вручил его послу портрет царевны, «на иконе написав». Портрет великого князя Василия показал Иовию в Риме русский толмач Дмитрий Герасимов. Внук Иоанна III, царь Иоанн Васильевич, приказал послу своему Писемскому потребовать у королевы Елизаветы живописного образа (на доске или бумаге) племянницы ее Марии Гастингс, с которой он хотел сочетаться браком, будучи женат в шестой или седьмой раз. По этому случаю приезжал к русскому послу Томас Рандольф и говорил: «Королевна де прислала к тебе парсуну Княжны Хантинской (Гастингс), а своей племянницы, и велела тебе отвезти к ее брату, а к своему Государю». Баус, посол английской королевы Елизаветы, за которую также сватался Иоанн IV, обещался именем своей государыни доставить ему портреты десяти лондонских прелестных девиц знатного происхождения4. Древние порт-реты царя Иоанна Васильевича и старинные с них списки, сохранившиеся в разных местах России, не доказывают ли нам, что в его время портретная живопись продолжала свою деятельность? Не отвергая мнения Н.М. Карамзина, что портрет великого князя Василия, показанный русским толмачом Иовию, произведен был не русским, но иностранным художником, не можем, однако же, согласиться, чтобы писаны были чужестранцами: подобие великого князя Василия над его гробницей в московском Архангельском соборе и образ первой его супруги Саломонии, в иночестве Софии, писанный на доске и вышитый на покрове надгробном в суздальском Покровском монастыре, с надписью на серебряном венце: Святая Великая Княгиня Софиа, новая Суздальская чудотворица; парсуна Дмитрия Отрепьева, посланная к Папе Павлу V, изображение младенца царевича Дмитрия, показанное матерью его Марфою в обличение взволнованному народу, наконец, рассмотренные нами образы царя Федора и князя Михаила Скопина. Если в то время было на Руси столько пресловутых зографов, то могли быть и портретисты; переход от типической иконы к портрету для даровитого художника не труден.

Все такие опыты портретной живописи, без сомнения, производились в древнейшие времена России под влиянием византийского пошиба, а с XVI, или лучше сказать, с XVII века, под влиянием уже разных школ западного стиля, от коего русские художники отчасти заимствовали приемы.

В XVII же веке, когда в Москве процветала церковная живопись, когда началось отделение ее от светской живописи, иконы — от картины и портрета, тогда там появились между царскими иконописцами портретные живописцы. Из них известен по 1642 г. Станислав Лапуцкий, у которого учениками были русские Ивашка Безмин и Дорошка Ермолин; он, по указу царя Алексея Михайловича, в 1662 г. писал государеву парсуну и по холсту цесарей Римских на конях. Потом упоминаются в делах 1665 г. иноземец, Цесарской земли живописец Данило Вухтер, Иван Дитерен, армянин Богдан Салтыков, Иван Вартар. По 1671 г. известны живописцы Оружейной палаты Лазарь Иванов, Василий Познанский и Киприан Умбрановский; по 1680 г. — Семен Болховитинов, Семен Лисицкий, Герасим Костоусов, Василий Гаврилов, Тихон Филатьев, Денис Щербаков, Иван Карпов, Кормового дворца стряпчий Иван Неустроев и проч. В 1677 г., по приказу боярина Богдана Хитрова, царский изограф Иван Евтифеев написал портреты царей Михаила и Алексея, поставленные впоследствии в Архангельский собор пред гробницами обоих государей. В числе царских жалованных зографов, чужестранных и отечественных, некоторые посвящали кисть свою на изображение лиц царских; их работа обыкновенно называлась «Великого Государя хоромные живописные дела». К ним, без сомнения, принадлежало писание царских портретов. Но весьма немногие из портретов до нас дошли; дело о московском Троицком пожаре 1737 г. показывает, что некоторые из них тогда с другими сокровищами древности сделались жертвой пламени.

В XVII веке портреты царские писаны были на досках и на холсте, то поясные, то коленчатые, иногда во весь рост. Так, в переписной книге Оружейной палаты 1687 г. упомянуты: 1) «парсуна Великаго Государя Царя Михаила Федоровича на дске, длиною 1 аршин 10 вершков, шириною 1 аршин 1 1/2 вершков»; 2) «парсуна Великаго Государя Царя Алексея Михайловича, писанная по полотну, длиною 3 аршина 1 вершок»; 3) «парсуна, по преставлении, Великаго Государя Царя Алексея Михайловича, на полотне, в черных рамах, длиною 2 аршина без вершка, шириною 1 аршин и 1 вершок». Следовательно, портрет снят был с усопшего царя — «по преставлении его». В описи большого наряда царя Михаила Федоровича 1642 г. упомянуты две цепи золотые «с парсуною».

Кроме Москвы, в Троице-Сергиевой и других обителях были изографы, которые писали с натуры изображения государей и святителей. В Сергиевой обители произведен портрет Максима Грека, дошедший до нашего времени в списках; там, как выше заметили, собирались живописцы ко гробу св. Дионисия снимать лик сего подвижника.

В XVII веке писание царских портретов получило государственное значение и стало ограничено законными условиями; право выставлять царские портреты в домах сделалось привилегией известных лиц. По свидетельству Рейтенфельса в 1670 г., «в знак особенной милости Царя некоторым особам дозволялось иметь у себя в доме портрет Государев».

Петр I заботился об усовершенствовании в России портретной живописи. Указом своим от 21 января 1723 г. он повелел «писать Императорские живописные персоны искусно освидетельствованным в добром мастерстве живописном, со всякою опасностью и прилежным тщанием, а неискусно писанные невеждами отбирать в Синод». Надзор над этим поручен был суперинтенданту Зарудневу. С царствования Петра I государев портрет сделался законной принадлежностью судебных мест, где дела производятся именем царя и как бы в его присутствии, пред зерцалом его закона. Хотя государь в Генеральном регламенте, исчислив внешние принадлежности присутствия, не упомянул ни о св. иконе, ни о портрете царском, но, вероятно, они, как предполагаемые необходимости, без того подразумевались и вошли в употребление. Если упомянутая в деле Писарева и Скорнякова 1722 г. персона государева не означает зерцала, то она знаменует царский портрет, украшавший залу присутствия Сената. Наконец, в «Уложении о наказаниях» (отд. III, ч. II, c. 268), искажение или истребление в присутственном месте портретов государя причислено к преступлениям против императорской особы. Со времени Петра II умножились царские портреты, кои после св. икон составляли главное украшение в боярских палатах, хоромах и в настоятельских кельях. Петр I, как известно, начал жаловать свои портреты в знак особенного своего благоволения.

2. По образцу греческих, болгарских и сербских рукописей, и русские издревле украшались миниатюрами, на коих встречаются и портреты святителей, великих и удельных князей и княгинь. Таковы описанное здесь миниатюрное изображение в XI веке великого князя Святослава Ярославича с его семейством; в типографской харатейной рукописи XIV века «Житие великих князей Бориса и Глеба» лики сих венценосных страстотерпцев; в похвале великому князю Владимиру, харатейной рукописи XV века1, подобие сего просветителя России с его сыновьями Борисом и Глебом. Следы древних портретов найдем не только в житейниках святых и в хронографах XV, XVI и XVII веков, но даже в некоторых жалованных грамотах, например, изображение чернеца Арсения в молении пред Деисусом на харатейной грамоте XIV века от Рязанского великого князя Олега2 и портрет царя Иоанна Васильевича на его грамоте у А.Д. Черткова. В XVII веке, когда на Москве портретная живопись распространилась иностранными художниками, в 1672 г. старанием знаменитого боярина Матвеева составлен был «Титулярник», где помещены миниатюрные изображения не только государей царей российских и святейших патриархов, но и окрестных государей.

Такие миниатюры, представляющие нам характеристические черты исторических лиц, вероятно, сняты были с древнейших и нередко согласны с теми приметами их, какие передают нам летописи и стародавние «Подлинники», или «Выличенья». Из подробного описания облика великих князей в первых легко можно заключить, как мы заметили выше, что летописцы знакомы были с живописью.

3. Стенописание, сперва по сырой штукатурке (al-fresco), а потом по сухой (al-secco) корпусными, клеевыми или масляными красками, издревле украшало храмы Божии бытейским письмом, как свидетельствуют нам древнейшие фрески, восстановленные академиком Солнцевым в соборах Киево-Софийском и владимирском Дмитриевском и сохранившиеся в полоцком Спасском соборе, в церквях Староладожской Георгиевской, Успенской в бывшем новгородском Волотове монастыре, Рождественской — в селе Городне Тверской губернии. Кроме святых, стенопись церковная олицетворяла великих и удельных князей, царей и храмоздателей; изображала их подобия над гробницами их. Образцом тому служили Российской церкви Греческая и Грузинская, потому что на внутренних стенах константинопольского храма Софии открыты Фоссати изображения некоторых византийских императоров, так равно в церквях Афонской горы, по свидетельству о. Серафима и А.Н. Муравьева, написаны лики ктиторов. В церквях Грузии русский посол Никифор Толочанов в 1650 г. видел портреты царей Имеретинских. В Киево-Софийском соборе на северо-восточной стороне верхних галерей изображены на стенах лики храмосоздателей: великого князя Владимира Святославича, Ярослава Владимировича с братьями, великого князя Всеволода Святославича, Святослава Ярославича и Святополка Изяславича.

По этому примеру и в московском Архангельском соборе написаны клеевыми красками на сухой штукатурке подобия великих и удельных князей над их гробницами. Они, как увидим далее, существовали в начале XVII века и, вероятно, сняты с древнейших подлинников и прорисей, кои передавали лиценачертания господарей Русской земли. В Новоспасском монастыре храмоздатели сего собора, цари Михаил и Алексей, изображены на одном из столпов храма, все православные державцы Российские от св. Владимира I до св. Дмитрия царевича на сводах паперти, а патриархи Московские в самом алтаре. Некогда и на внешних стенах верхнего храма в Крутицком архиерейском доме написаны были государи Российские, начиная со св. великого князя Владимира I до св. царевича Дмитрия. Кроме св. храмов, ликами государей в XVI веке украшались и царские палаты. В царствование Федора I стены Золотой палаты оживлены были изображениями Ярослава I, Всеволода I, Мономаха в царской утвари, Юрия Долгорукого, Александра Невского, Даниила Московского, Иоанна Калиты, Дмитрия Донского и его преемников до самого Федора I; там ему предстоял и правитель Борис Годунов, изображенный в шапке-мурманке, в верхней златой одежде на опашку.

Конечно, древние сии произведения стенописные или не дошли до нас, или дошли, по большей части, записанные и подновленные, так что первобытные их черты, или помети, изменились. Но они свидетельствуют нам об употреблении в древней России портретной живописи, сколь бы опыты ее ни были еще далеки от совершенства, и сколь бы памятники ее ни были малочисленны. Имея целью своей сохранить память благочестивых государей, она передавала их облики согласно с преданием летописцев и с миниатюрными их подобиями в рукописях, насколько доставало искусства древних и старинных зографов.

4. Кроме живописи, швейное искусство издревле пыталось олицетворять мужей святых и знаменитых; в этом искусстве любили упражняться великие княжны и княгини, царицы и царевны, которые произведениями своими украшали храмы Божии. Не только на покровах надгробных, убрусах и пеленах, но и на облачениях церковных швейное искусство изображало их лики. Так, на греческом саккосе св. Фотия Митрополита, 1410 г., вышиты портреты великого князя Василия Дмитриевича и Софии Витовтовны с русскими надписями. В 1611 г. Самуил Маскевич видел в московском Архангельском соборе на стенах и на покровах гробниц великокняжеских и царских вышитые шелками лицевые их изображения1. Не приводя здесь многих примеров, укажем только на покровы надгробные XV и XVI веков в Троице-Сергиевой лавре с вышитыми на них изображениями преподобного Сергия и Никона, также на древние покровы в Успенском соборе с подобиями московских святителей, на древнюю пелену раки благоверного князя Александра Невского у почетного гражданина И.Н. Царского. Если европейскими археологами так высоко ценится ковер Матильды, супруги Вильгельма Завоевателя (the tapestry of Bayeux), не превышающий своим искусством произведений русского вышивания, то тем для нас драгоценнее древние наши памятники сего искусства, обновляющие в памяти нашей облики мужей святых и великих.

Наконец, следовало бы сказать здесь о древних гравированных портретах, чеканных и оттиснутых на монетах, отлитых на колоколах и пушках, но, имея целью одно очертательное искусство, мы не касаемся здесь ни гравирования, ни обронной работы, ни литейного искусства, кои составят предмет особого сочинения.

Из предыдущего же открывается: 1) что начало портретного искусства восходит к тому времени, когда из Византии перешла в Россию церковная живопись; 2) что сперва оно старалось сохранять черты святых подвижников веры и благочестия, потому и входило в союз с религиозной жизнью народа; 3) что, по сближении России с Европейским Западом, в XV веке, оно получило другое направление и значение и с того времени посвящалось на изображение не только святых, но даже духовных и светских особ, через то вступило в связь с жизнью гражданской и государственной; 4) что издавна существовал на Руси обычай снимать портреты с усопших; 5) что с развитием его в XVII веке по европейским образцам, проникнув в государственную жизнь, оно получило в ней политическое значение. С учреждением Академии Художеств дано портретному искусству художественное направление.

Хотя указанные нами произведения портретной живописи, более или менее отступая от типа иконного, проявляют в себе подражание натуре, но еще далеко не удовлетворяют требованиям искусства, сбиваясь на иконный пошиб и на какой-то заученный манер. Например, в портретах царя Федора I и князя Михаила Скопина хотя и выказывается оклад, или облик, лица, но в рисунке нет правильности и отчетливости, в тонах легкости, во внешней поставе (позе) естественности и живости, в основных тонах лица полного выражения характера и мимики, а в драпировке рельефности и мягкости; колорит, или, вернее сказать, раскраска, хотя и не без плавкости, но груб и холоден, единообразен в расцвечивании лиц. По-видимому, художник ограничивался только внешним сходством, искусство было для него как бы делом посторонним. Древние портреты произведения иностранных художников отличаются от произведения русских правильностью рисунка, тонкостью и теплотой колорита. Сравните портреты великого князя Василия, царя Федора и князя Скопина-Шуйского с портретами посла в Англию Микулина 1600 г. в Главном московском архиве Министерства иностранных дел и Никона Патриарха в Воскресенском монастыре. С первого взгляда разница в стиле очевидна, только замечательно, что лицам русских чужестранные художники давали нередко свой национальный тип.

Несмотря на различные недостатки, русские древние памятники портретной живописи драгоценны для истории художеств, как начатки; они в ней получают неоспоримое право гражданства, важны по костюмам и атрибутам, кои составляют элемент археологии, достопамятны как явления жизни народной. Наконец, передавая, хотя в неискусных, неловких, но сколько-нибудь сходных чертах, изображения мужей святых и знаменитых в земле русской, сии памятники необходимы для художников, посвящающих свой талант и кисть на олицетворение бытий из отечественной древности.